Заглянуть за горизонт

Тема этого разговора родилась, как ни странно, на …Торгашинской лестнице*. Именно сюда редакция «Красноярской газеты» любезно пригласила на прогулку известного российского учёного, кандидата философских наук, доцента, преподавателя Николо-Угрешской духовной семинарии Русской православной церкви и члена Центрального совета гражданского движения «Русский Союз» Сергея ИВАННИКОВА.

Поднявшись над Красноярском по ступеням этого крупнейшего в нашей стране туристического сооружения, восхитившись величием и красотой природы, русский философ понял, что у нас есть прекрасный повод говорить о Сибири.

Территория свободы, богатства, испытания…

— Сергей Иванович, начать нашу беседу хотелось бы с главного: что такое Сибирь в истории России?

— Хороший вопрос, но должен сразу же заметить: с течением времени значение Сибири менялось, и к первоначальной роли этого огромного региона постепенно всегда что-то новое добавлялось. При этом стоит различать роль Сибири в создании Русской цивилизации, восприятие этого региона в общественном сознании и его значение с точки зрения государства.

Не будучи эпицентром возникновения Русского мира, именно Сибирь превратила его в цивилизацию. Если предположить, как в дурном фэнтези, что территория Московского царства на востоке ограничивалась бы Уралом, то велика вероятность, что это государство просто рухнуло бы под грузом противоречий. Современное население Восточно-Европейской России называло бы себя как угодно, но только не русскими. Никакой Русской цивилизации не состоялось бы. Сибирские земли наделили Русский мир тем огромным пространством, благодаря которому мы обрели самодостаточность и глубинную независимость и от Европы, и от Азии.

В связи с этим можно сказать, что открытие и освоение русскими Сибири стало одним из важнейших долговременных событий в русской истории. Войны и всякого рода реформы начинались и заканчивались, а открытие Сибири продолжается до сих пор. И будет продолжаться в дальнейшем. Для нас это — метаисторическое событие.

Для общественного сознания Сибирь — это особый мир. Очень непростой и неоднозначный. Во времена первых русских царей Сибирь — это русский фронтир, дикая граница, постоянно отодвигающаяся на восток, в сторону Тихого океана. И эта граница манила к себе, притягивала. Для кого-то она ассоциировалось с территорией свободы, для кого-то — с территорией богатства. И для всех она была территорией испытания. Не преодолев себя, в Сибири было не выжить.

Во многом русский фронтир был похож на американский. И там, и здесь наличие границы, которую можно было пересечь и выйти за пределы государства и традиционного общества, способствовало ослаблению социального напряжения. При этом наш Дикий Восток и их Дикий Запад двигались в сторону Великого (Тихого) океана. Получается, что мы шли навстречу друг другу. Когда американский фронтир уткнулся в естественную границу, столкнулся с океаном, Штаты «закипели».

У нас история была несколько иной, но если бы в своё время царское правительство уделяло Сибири больше внимания, то история нашей страны в ХХ веке скорее всего была бы другой.

Эту роль фронтира Сибирь сохраняла и в ХХ веке, когда американский Дикий Запад превратился во вполне респектабельные, обжитые территории; отчасти сохраняет и сегодня. При том, что на сибирских просторах возникли крупные, современные мегаполисы, продолжают существовать и огромные, слабозаселённые пространства. И таких пространств очень много. В этом легко убедиться, посмотрев, например, на карту Красноярского края. «Дикая граница» продолжает существовать, только теперь она не отделяет нас от Тихого океана, а располагается внутри Сибири.

Но помимо романтики Сибирь в общественном восприятии — это ещё и каторга, пространство изгнания. И не секрет, что в этом контексте образ Сибири был не только и не столько притягивающим, но и пугающим. Но глубинного противоречия по большому счёту здесь нет. Всё величественное восхищает и пугает одновременно.

Ложный способ решения проблем

— Полностью согласен: освоение Сибири — одно из главных событий отечественной истории, почему же в таком случае ему не уделяется должного внимания в школьном образовании?

— Вы правы, этой теме в школьных учебниках истории, и не только в школьных, в лучшем случае посвящено несколько параграфов. События в Сибири предстают как конспективное дополнение к тому, что происходило в Центре. Конечно, у такого подхода есть своя логика, которую можно понять и с которой отчасти можно согласиться. Но в качестве побочного эффекта возникает ситуация, когда большая часть сибирской истории уходит в сферу информационной пустоты. Пустотность сибирских пространств и молчаливость сибирской истории внезапно начинают соответствовать друг другу.

Нечто похожее мы видим и в сфере культуры, искусства. И здесь освоение Сибири получило совсем не то внимание, которое оно в действительности заслуживает. Этот дефицит явным образом ощущается в русской литературе XIX века, подавляющее большинство сюжетов которой привязано к Санкт-Петербургу, Москве, центрально-европейским регионам. А когда «важнейшим из искусств» стало кино, то похожая ситуация обнаружилась и здесь.

Для сравнения можно вспомнить американцев. Простой пример: Дикий Запад породил целый кинематографический жанр — вестерн. И его роль в становлении американского кинематографа очень значительна. У нас не было ничего подобного. Хотя государственная идеология в этом очень нуждалась. Но советские мальчишки играли во дворах в ковбоев и индейцев, а не в сибирских первопроходцев. И даже тогда, когда у нас появлялась некая антитеза вестерну (американцы сразу же её окрестили «истерном»), сюжеты таких фильмов уводили нас отнюдь не в Сибирь, а в Среднюю Азию, которая никогда не была вполне русской и никогда таковой не будет.

Причина такого невнимания — в политике государства. Если для Русской цивилизации Сибирь — это одно из её оснований, если для общества — это особый, таинственный, волшебный мир, то для Российского государства Сибирь — аналог колонии. По крайней мере, так было вплоть до настоящего времени. Государственная политика по отношению к Сибири — это колониальная политика.

Так было в царское время, а в ХХ веке эта тенденция лишь усилилась. Советский Союз часто называют империей, что, на мой взгляд, не вполне верно. Классическая империя организует жизнь таким образом, что именно Центр живёт за счёт периферии. В нашей стране национальные окраины жили за счёт Центра. Из русских земель, к числу которых относится и Сибирь, ресурсы перекачивались на окраины. В долговременной перспективе ни к чему хорошему это не привело, да и привести не могло. Бывшие советские республики сегодня это демонстрируют предельно наглядно.

Классический пример такой политики — проект поворота сибирских рек. Кому должен был помочь такой поворот? Отвечу: Казахстану, Средней Азии. А то, чем он мог обернуться для Сибири, создателей этого проекта не интересовало. А ведь негативные последствия могли быть катастрофическими.

Но даже в сравнении с другими русскими регионами развитие Сибири было более медленным и относительно ущербным. В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов прошлого века журнал «Вопросы философии» организовал дискуссию о будущем сибирских регионов. Очень показательно, что участники дискуссии обращали внимание на необходимость приоритетного развития горнодобывающего и топливно-энергетического секторов промышленности. Все остальные отрасли получали финансирование по остаточному принципу. Показателен и анализ демографических процессов. Отмечалось, пусть и с сожалением, что Сибирь готовит высококвалифицированных специалистов, значительная часть которых потом перемещается в европейские регионы страны и на окраины. Это — типично колониальная модель. Метрополия вытягивает силы (ресурсы в первую очередь) из колоний для их последующего использования в Центре.

В рамках такой перспективы события сибирской истории неизбежно будут находиться в тени. За исключением Киплинга, много ли мы знаем произведений английской классической литературы, посвящённых Индии? Вот и у нас похожая ситуация.

Особый её трагизм в том, что в действительности никакой колонией Сибирь никогда не была и быть не может. Это — один из центров Русской цивилизации.

Недооценка роли Сибири в процессах русского этногенеза — одна из важнейших ошибок российской государственной политики. И если в XIX веке для неё всё же имелись объективные причины, то ХХ век стал временем по-настоящему упущенных возможностей. Это частное проявление общей политики советского руководства в сфере развития регионов и нациогенеза.

— Получается, что государство само создало почву для появления всякого рода сепаратизма в Сибири, в том числе, конечно, и хорошо известного «сибирского областничества», представленного, к примеру, такой заметной фигурой, как Почётный гражданин Сибири Григорий Потанин?

— Именно так. Но всегда надо помнить, что сепаратизм — это ложный способ решения текущих проблем. Ни один сибирский регион не в состоянии выжить и обрести устойчивое развитие вне России. Даже Якутия с её алмазами в качестве самостоятельного государства способна быть лишь неоколониальным образованием. Итог жизни подобных фантомных государств очевиден: эксплуатация ресурсов (неважно, с чьей именно стороны — Запада или Китая), моноэкономика и стремительное свёртывание социального развития. А в случае с Якутией — это ещё и гражданская война на национальной почве. Африканская модель в условиях вечной мерзлоты.

К счастью, парады суверенитетов остались в прошлом. В двухтысячные годы в Сибири проходит противоположный процесс. Ликвидируются автономии, административных единиц становится меньше. Это видно и по Красноярскому краю. В его состав в 2005 году вошли новые территории — бывшие автономные округа. И это хорошо.

— «Рельсовое вхождение Сибири в Россию» началось при августейших правителях: Александре III и Николае II. Как вы считаете, почему именно эти русские цари обратили внимание на Сибирь?

— Проблема здесь была в первую очередь геополитической. Слабая связь с Центром обещала много-много политических и военных неприятностей. Главным образом они касались Дальнего Востока. Эти территории могли повторить судьбу Аляски. Желающих урвать себе кусочек дальневосточной России было много. В связи с войной 1904-1905 годов вспоминается Япония. Но помимо японцев неожиданно рядом оказались американцы с их грёзами о Чукотке и Камчатке, а также англичане. У Британской империи развилось нечто похожее на синдром белой акулы: сколько не съешь — сытости не чувствуешь. Англичане хватали всё, что плохо лежит. И даже Германия строила колониальные планы насчёт Приморья. В этих условиях железные дороги — это, разумеется, возможность переброски на восток русских военных подразделений. А в качестве дополнения — расширение внутрироссийского рынка за счёт Сибири.

Но если посмотреть на экономические аспекты этой политики, то обнаружится некая «странность». При том, что внутренний рынок нуждался в развитии, Россия начала экономическую экспансию в Китай. Вначале это был экспорт промышленных товаров, главным образом сукна. Но объёмы той торговли не поражают воображения. Зато удивляют и поражают объёмы вывоза капитала. Россия стала одним из главных инвесторов в китайскую экономику. Перед русско-японской войной треть инвестиций в Китай были российскими. Объём этих инвестиций — это то, что недополучили российские регионы, в первую очередь Сибирь и Дальний Восток. Российский капитализм в этом случае предпочитал ориентироваться на быстрое получение прибыли, а не на национальные интересы, связанные с долговременным развитием региона.

Тем не менее Транссибирская магистраль — это настоящий памятник Российской империи. Сложно переоценить тот объём проблем, с которыми столкнулась бы наша страна в ХХ веке, если бы этой транспортной артерии не было.

Но и сегодня уровень этого «рельсового вхождения» Сибири в Россию, как вы заметили, далёк от желаемого. Оно не завершено. В семидесятые годы ситуацию могла улучшить Байкало-Амурская магистраль. Однако 1991 году с нами случилась очередная геополитическая катастрофа, и БАМ достраивался уже в постсоветское время. Можно считать большим чудом, что она вообще была достроена…

Но к данному периоду времени говорить о получении позитивного социального эффекта от этого строительства уже не приходилось. БАМ ведь не только железная дорога. Это новые города, новая социальная инфраструктура, это эпицентры демографических процессов. А о каком социальном развитии можно было говорить в девяностые годы? В то лихое десятилетие старые центры умирали. А само слово «развитие» было применимо к криминальным структурам, вывозу капитала, но не к социальной политике. Фотографии Тынды начала XXI века, других посёлков, построенных на этой магистрали, являют собой грустное зрелище. Хорошо, что в последние годы БАМ начал оживать. Но подлинное развитие этого сибирского региона требует огромных вложений.

Сегодня развитие транспортной сети в Сибири — одна из первостепенных государственных задач. Нет дорог — нет развития. Это касается и дорог воздушных. Необходима более высокая интенсивность авиаперелётов, более высокое их качество и экономические возможности. При нынешнем уровне «комфорта», что присутствует в современных лайнерах, перелёт по маршруту Хабаровск — Москва в эконом-классе — это подвиг. Наверное, в бизнес-классе условия лучше, но для большинства авиапассажиров и эконом-класс сегодня является роскошью. А цены на авиабилеты при этом становятся запредельными.

— К сожалению, мы вынуждены признать, что Сибирь для Российской империи была далеко не самый любимый ребёнок. Почему? Сыграла свою роль отдалённость Сибири от политических центров страны?

— Роль расстояний в этой, достаточно печальной истории не самая главная. Важнее — идеология, или мировоззрение российского правящего класса. Уже в конце XVII века этот класс мечтал о Европе, грезил о ней. А начиная с правления Петра I, Европа превратилась в навязчивую идею и Российского государства, и российского дворянства. Провозглашение Санкт-Петербурга столицей России как навязчивое стремление стать частью мира, в котором тебя никто не ждёт, её легитимировало, формализовало.

При всей любви к Санкт-Петербургу выглядит очень странной ситуация, когда город на окраине страны объявляется её столицей. Особенно, если помнить, что эта окраина регулярно жила в режиме военной угрозы. Реальные взаимоотношения между Русским миром и Западом — это состояние войны. И иными они быть не могут. Для Запада Россия всегда представляла и представляет объект экспансии. И даже когда открытых военных действий не велось, конфликт переходил в скрытую, «холодную» фазу. «Холодная» война второй половины ХХ века — далеко не первая в серии холодных войн, проходивших между нашими цивилизациями. Разве, например, события между двумя мировыми войнами не соответствуют стандартам «холодной» войны?

В этой ситуации на границах строят крепости, а не столицы. Но российская политическая элита императорского времени воспринимала конфликты с Европой всего лишь как досадное недоразумение. Она регулярно пыталась «объяснить» Европе, что Россия достойна стать её частью. И это при том, что территория Российской империи в несколько раз превышала эту самую Европу.

В такой политике присутствует, как минимум, дефицит чувства реальности. Высший класс России очень хотел понравиться тем, кто нашу страну ненавидел и прилагал все силы для её уничтожения. А помимо этого — проявление глубинного разрыва между мировоззрением элиты и национальным самосознанием.

Подлинным носителем русского самосознания в этот период был не высший класс, а русское крестьянство. Дворянство, наоборот, было западническим по своему мироощущению. Конечно, это касается не всех, но подавляющего большинства представителей данной социальной группы. В качестве альтернативы можно вспомнить, например, о московском кружке славянофилов. Тоже ведь выходцы из дворянского сословия. Но показательно, что репрессии против славянофилов со стороны государства были более сильными, чем против западников. И даже когда тот или иной император не был склонен к «западному соблазну», хотя таковых у нас было немного, настроения сословия были более важны, чем индивидуальная воля монарха.

Это очень печальная история. Многие дворяне честно служили своему государству, своей стране, но ложные ориентиры часто обесценивали результаты такого служения. Страна тратила силы на то, чтобы стать своей в изначально чужом для неё сообществе, вместо того, чтобы повернуться к себе самой. И в такой перспективе Сибирь никак не вписывалась в политику «вперёд, в Европу». Она оказывалась всего лишь неким геополитическим приложением к Москве и Санкт-Петербургу.

— В чём, на ваш взгляд, причины такой раздвоенности и можно ли было её избежать?

— Свою роль сыграли и объективные, и субъективные причины. К числу последних можно отнести неудачный выбор монарха в 1613 году. Для Михаила Фёдоровича и для его отца патриарха Филарета Россия не обладала самоценностью. Их помыслы были связаны не с Русской землёй, а с Константинополем и Польшей. Западный соблазн детей первого царя из династии Романовых не возник на пустом месте.

Мы часто воспринимаем два явления: религиозный раскол XVII века и реформы Петра I как самостоятельные, независимые друг от друга события. Но это не совсем верно. Раскол элиты на почвенников и западников начался не при Петре I, а при его деде Алексее Михайловиче примерно в 1670 году. И церковный раскол не закончился в XVII столетии. При Петре преследования старообрядцев резко усилились. Но закончился этот процесс не подавлением старообрядчества, а разгромом Русской православной (никонианской) церкви. Ведь иначе как разгромом подчинение Церкви Святейшему синоду назвать нельзя. Церковь превратилась в государственное учреждение.

В конце XVII — начале XVIII века в стране проходит единый деструктивный процесс, который можно определить как «двойной раскол»: вначале общество раскалывается по религиозному принципу, что становится мощным ударом по основам мировоззрения Русского мира, а в финале мы видим раскол в культурно-социальной сфере и уничтожение независимой от государства Церкви.

И на глубинном уровне этот раскол продолжается и сейчас. Мы из него не вышли. Меняются имена идейных течений, участвующих в этом процессе. Славянофилы и западники, народники и марксисты, красные и белые, почвенники и либералы… Но в любом случае все эти проявления раскола связаны с борьбой идеологий. А идеологии — это светские аналоги религий. В основе своей наше общество продолжает оставаться религиозным. Получается, что XVII век на архетипическом уровне — это самый длинный век в нашей истории. Он продолжается до сих пор. Все последующие события — вариации на одну и ту же тему.

Сибирь как мечта

— Вы называете открытие Сибири метасобытием, которое длится до сих пор. Не следует ли из этого, что в истории на самом деле есть события, которые не заканчиваются никогда?

— Да. История — это не линия, в рамках которой более поздние исторические отрезки отменяют собою более ранние. В рамках такой, линейной модели, когда возникает что-то новое, старое исчезает. Но в действительности так не происходит. Линейность истории — это идея, взятая из геометрии.

Но история не математична. Историческая жизнь скорее соответствует археологическим моделям. Новое наслаивается на старое, но при этом старое не исчезает. Оно лишь уходит вглубь, в тень, хотя продолжает существовать и оказывать влияние на общество. Наше прошлое всегда с нами. Никуда не исчезли ни русская архаика, ни русское Средневековье. Они продолжают жить в нашей реальности, но их присутствие оказывается скрытым, заслонённым событиями более позднего времени.

Метасобытие часто — это иное название культурно-исторической травмы. Последствия этой травмы не преодолены, поэтому событие регулярно воспроизводится во всё новых и новых модификациях. Таких событий в нашей истории не так уж и много. Но это ещё и указание на процесс, который длится много столетий. И, возможно, завершён быть не может.

Процесс освоения Сибири при всех своих сложностях и тяготах назвать травматическим событием нельзя. Наоборот, это крайне позитивное событие. Именно он открыл перед русским народом новые горизонты. Новые по своим масштабам. Сибирь показала, что горизонт может быть огромным. Горизонт — это то, что впереди, что символизирует будущее. Вне представлений о будущем невозможно существование ни одного народа. А великие народы возникают только благодаря великим горизонтам. В этой перспективе Сибирь не создала русский народ, но сделала его подлинно великим.

— Если возвратиться к началу нашей беседы, так что же такое Сибирь? Это русская утопия?

— В значительной степени. Ведь Сибирь не только суровая реальность, но и величественный образ, созданный нашим воображением. Только воображаемое способно притягивать к себе, а притягательная сила Сибири очевидна. Наверное, её чувствует на себе большинство людей, приезжавших сюда. Однажды посетив её, соприкоснувшись с сибирскими просторами, ощущаешь, что хочется к ним вернуться.

Каждая цивилизация создаёт свою, особую утопию. А потом утопия начинает «досоздавать» цивилизацию. Сибирь выявила и укрепила в русском человеке те черты, которые в Русском мире существовали изначально. Это коллективизм и отрицание сословности. Первая черта созвучна идеям социализма. Неслучайно Александр Герцен называл русскую крестьянскую общину русским аграрным социализмом. В нас принципы социальной справедливости как справедливости для всех присутствовали задолго до 1917 года. А внесословность — это черта подлинно христианская. Перед Богом сословные статусы не важны. В Сибири невозможно было выжить без поддержки других людей. И без совместного труда тоже было не выжить.

Именно Сибирь учила русского человека мечтать. Мечтать масштабно, мечтать о великом. И когда в шестидесятые годы прошлого века миллионы советских мальчишек и девчонок грезили о покорении космоса, эти грёзы тоже (в исторической перспективе) родом из Сибири. В такой перспективе не Сибирь — часть Космоса, а Космос — это проекция образа Сибири на реальность, возникшая в новых условиях. Опыт восприятия огромных земных пространств, перенесённый за пределы Земли. Новый фронтир. И сегодня в таком, новом виде нам этого фронтира очень не хватает.

— В этой связи хотелось бы узнать, а что можно считать травматическими метасобытиями?

— Их не так уж и много. Уже упоминавшийся раскол XVII века, непрерывный конфликт с Западной цивилизацией, сегодня проявляющийся по сути в открытой форме, и «тоска по земле», проявившаяся вначале в серии крестьянских войн и достигшая кульминации в Великой Русской революции 1917-1922 года. Но «земля» в данном случае — это символ, знак обретения социальной справедливости во всей её полноте. Это символ свободы, труда, творчества, развития, полноценной духовной жизни. Символ служения. В России землёй не пользуются. В России земле служат. И умирают во имя Земли. Это — то, что стоит писать с большой буквы. Даже крепостное право в России — это прикрепление к земле. И «вопрос о земле», то есть вопрос о социальной справедливости, не разрешён до настоящего времени.

И всё же роль исторических травм в жизни страны нельзя оценивать исключительно негативно. Они болезненны, они деформируют существование общества, но они же являются и стимулами для дальнейших свершений. Тот же раскол, например, спровоцировал мощное миграционное движение из Центральной России за Урал. Старообрядцы, беспоповцы именно в Сибири обрели новую жизнь. До раскола освоение сибирских пространств было значительно менее интенсивным. Но с XVII века присутствие русских здесь становится в полной мере необратимым. Получается, что раскол способствовал превращению Русского мира в Русскую цивилизацию.

— Помимо экономики и дисбаланса в социальном развитии какие ещё вы видите проблемы, актуальные для Сибири?

— Одна из главных проблем Сибири и Дальнего Востока — это демография. В стране сокращается численность русского населения. Перспектива того, что русские перестанут быть большинством страны, реальна. Это может произойти уже лет через пятнадцать-двадцать.

В Сибири эта проблема имеет свою специфику. Речь идёт о китайцах. Сейчас у нас с КНР дружеские отношения и на многое глаза закрываются. Но китаизация русских территорий — это активный процесс. На Дальнем Востоке он идёт сильнее, ближе к Уралу — слабее. Но с течением времени присутствие китайцев, китайских общин в сибирских городах начнёт стремительно увеличиваться.

Кроме того, есть очевидные просчёты в иммиграционной политике, связанной со странами СНГ. Число иммигрантов из Средней Азии очень велико. И если в стране не изменится социально-политическая модель, то их будет становиться ещё больше. Капитал никогда не откажется от эксплуатации дешёвой рабочей силы, если это будет приносить ему прибыль.

Трансформация экономики капиталистической в экономику социалистическую

— Каковы перспективы развития Сибири в ближайшем будущем?

— Сегодня Россия переживает один из самых важных моментов в своей новейшей истории. Действия Запада в отношении нашей страны приводят к тому, что, с одной стороны, российская политика и экономика начинают активнее взаимодействовать с Востоком, со странами, не являющимися частью Западной цивилизации, а с другой — российская экономика должна будет опираться в первую очередь на собственные силы. Последнее неизбежно приведёт к национализации и переформатированию российской социальной элиты и изменению характера капитализма. Поскольку вывоз капитала на Запад сегодня проблематичен, этот капитал должен будет ориентироваться на внутренний рынок. Но для того, чтобы такой рынок не стал исчерпаем, необходима забота о его развитии.

Вопреки собственным желаниям российский капитализм должен будет озаботиться проблемами повышения благосостояния общества, вопросами его развития. И это касается не только нескольких привилегированных мегаполисов, но и регионов. Капитализм вопреки собственной природе вынужден будет заниматься осуществлением социальных проектов. Учитывая то, что командные позиции в российской экономике занимает государство, капитал будет ориентироваться на те цели, которые поставит перед ним государственная политика. Эта перспектива порождает сдержанный оптимизм. По крайней мере, возможность трансформации капиталистической экономики в экономику социалистического типа сегодня присутствует.

Но и в рамках такой перспективы выравнивание положения сибирских регионов с европейскими не выглядит чем-то само собой разумеющимся. Чтобы такое выравнивание произошло, Россия должна отказаться от политики западоцентризма, а российская политическая элита должна перестать считать западную границу России главной.

— При каких обстоятельствах это может произойти?

— Для этого требуется совпадение целого ряда обстоятельств. Во-первых, конфликт с Западом должен вернуться к скрытой форме. По крайней мере, до окончания военной операции на Украине отказ от западоцентризма в нашей политике невозможен. И дело не в том, что Россия хочет (или не хочет) активно взаимодействовать с Западом. Сам Запад будет активно навязывать себя нам в качестве главной политической «темы». Во-вторых, такой поворот предполагает интенсификацию наших партнёрских отношений с Востоком, в первую очередь — с Китаем. И в этом случае не всё зависит от России.

Сегодня на политику Китая сильно влияет ситуация на американском рынке. Если отношения между КНР и США будут ухудшаться (дай Бог здоровья Байдену!), то велика вероятность, что Россия и Китай станут не просто партнёрами, а союзниками. Решение Китаем «тайваньской проблемы» также будет этому способствовать. И, в-третьих, необходимы качественные изменения в процессе социализации экономической политики. Когда идея создания социального государства из абстрактной возможности превратится в конкретные, реальные действия, тогда тема выравнивания уровни жизни регионов тоже наполнится конкретным содержанием.

— Способен ли помочь в этом процессе перенос столицы Российской Федерации в Сибирь?

— Всё зависит от обстоятельств, при которых это может произойти. Перенос столицы государства — это символический акт. Он является знаком наступления новой эпохи. Перенос столицы из Москвы в Санкт-Петербург — конец Московского царства и начало истории Российской империи. Обратное движение — конец Российской империи и начало советского периода в русской истории. Только тогда, когда общество переживает глобальную трансформацию, перенос столицы имеет смысл. Хотя и в такой ситуации он не обязателен. Возвращение Москве столичного статуса, например, было связано не с идеологическими причинами, а с обстоятельствами Гражданской войны.

— Можно ли говорить, что происходящие в стране изменения носят революционный характер?

— Нет. Но если они возникнут, то перемещение столицы России в Сибирь будет вполне оправданно. Такое событие может стать символом национального Русского возрождения, знаком дистанцирования от политики, ориентирующейся на приоритетное взаимодействие с Западной цивилизацией. Но для начала такое возрождение должно начаться.

Естественно, если какой-то из сибирских регионов станет столичным, это благотворно отразится на положении Сибири в целом.

Должен заметить, что сама идея столицы в Сибири вызывает (и будет вызывать дальше) много возражений. Этот процесс сопряжён с огромным количест

вом технических сложностей. И их нельзя не учитывать. Но что точно не стоит принимать во внимание, так это аргументы о том, что Москва является сакральным центром и именно поэтому она должна быть столицей России.

Сакральность Москвы никуда не исчезнет. Но в сегодняшних условиях она скорее разрушается, нежели сохраняется. Современная Москва — это очень буржуазный город с активно утверждающейся потребительской психологией. Центр «пятой колонны» сегодня тоже в Москве. Город нуждается в духовной перезагрузке. И если сократится приток мигрантов, воспринимающих Москву лишь исключительно как пространство для новых возможностей в сфере потребления, то «московская сакральность» от этого только выиграет.

— Благодарим за содержательный разговор!

Беседу вёл Николай ЮРЛОВ